Рыбас Святослав Юрьевич - Святые Горы
Святослав Юрьевич Рыбас
Святые горы
I
Я взял лыжи и вышел на улицу. Мы с Надей уезжали в Святогорск. Я был
рад, напряжен и скован.
Наши отношения становились все хуже. Я ее любил, она любила меня, нам
тогда было по восемнадцать лет. Каждый вечер мы ожидали с нетерпением. Я
приходил к ней, она закрывала дверь в комнату, где сидели ее родители и
откуда доносился звук телевизора; я хотел ее обнять, но она ускользала и,
улыбаясь, глядела, как я снимаю шапку, пальто, шарф, как вешаю их рядом с
шинелью ее отца, как мельком гляжу на себя в тусклое, старое трюмо и хмуро
сдвигаю брови, чтобы казаться старше, и я, чувствуя ее взгляд, поворачивался
к ней и еще больше хмурился, зная, что она видит, как я хочу казаться
старше.
Потом мы запирались в ее комнате. Я подходил к ней, целовал, и наши
разговоры заканчивались. Надя пыталась высвободиться, но ей не удавалось, и
она с улыбкой ждала, пока я не отпущу. Видя ее хорошую улыбку, я опускал
руки. Мы стояли рядом, ничего не говорили, не прикасались друг к другу.
Но, кажется, большинство вечеров заканчивалось обидой и недоумением.
Надя как будто поставила себе предел в наших отношениях.
Я так и не узнал, что отталкивало ее. Иногда я становился груб, мелочно
раздражителен, точно хотел вызвать ее на ссору, чтобы проверить... А разве
можно было что-то проверять? Надя тогда превращалась в надменную и очень
вежливую маленькую даму. Я уходил с распаляемым ощущением окончательного
разрыва и был горд, что находятся силы уйти.
В последний раз, перед поездкой в Святогорск, я ушел от Нади и вскоре,
не сообщив ей, уехал в Киев играть в полуфинальном турнире.
А как хотел я победить, как хотел прославиться, чтобы она узнала об
этом! И главное, я был уверен в себе, играл, чувствуя свои способности, у
меня лицо горело, мне вечно было жарко, тесно в большом зале, где много
взрослых спокойных людей; я удивлялся, отчего они спокойны, и быстро забывал
о них, наваливался грудью на стол и, кусая от нетерпения губы, глядел на
доску, тянулся к фигурам, отдергивал руку и снова рассчитывал длинные смелые
варианты, пока не выбирал самый плохой. Когда делал ход, вдруг видел, как он
ужасен. Я очень хотел победить, а посредственные игроки побивали меня и
фальшиво улыбались, точно говорили: "Жалко мальчика":
Вернувшись домой, я некоторое время жил в отупении, доделывал в
институте пропущенные лабораторные, мое горе забывалось с трудом. Я не был
великим шахматистом, я не смог прославиться; мне не с чем было идти к Наде.
Мои отец и мать меня почти не замечали, занятые своими отношениями.
Мать иногда приходила ко мне в комнату, подурневшая от слез, и, жалко
улыбаясь, прижимала к груди мою голову и зло говорила об отце. Я вырывался,
мне было стыдно за них.
И вот однажды, когда мать ушла, я позвонил Наде. Она не захотела
разговаривать. Я позвонил ей снова через два дня, во мне уже проснулась
ревность, и я забыл о своем желании не видеться больше с ней.
...И мы решили, что нам надо куда-нибудь уехать, а то мы рассоримся
окончательно. "В Святогорск", - сказал я, и она согласилась. У меня в груди
стало холодно, когда она так быстро согласилась.
...Я взял лыжи и вышел на улицу: снег по-ночному мерцал, было еще
темно, но окна в домах уже просыпались, их становилось с каждой минутой
больше, они вспыхивали беззвучно, неожиданно, озаряя розовато стены вокруг
себя.
Надя жила через дом от меня. Я шел широкими шагами, хрустел снег,
напоминая звуком разгрызаемое яблоко. Я думал, что скоро мы буде