Рыбас Святослав Юрьевич - Плотная Опека
Святослав Юрьевич Рыбас
Плотная опека
Бакота боится меня. Мы приезжаем в Москву или в какой иной город, и
Женя гаснет. Он глядит зоркими глазами бывшего защитника на мое несчастное
иссушенное лицо, и в его взгляде я читаю боязнь. Вся команда, основа и даже
дубль, изучает в такие минуты тренера, она знает, что сейчас Бакота будет
предупредителен и застенчив, как на приеме в обкоме. Дело в том, что у нас в
городе командует Бакота, а на выезде - Акульшин.
Женя завистлив и боится, что я займу место старшего тренера. Вполне
вероятно, этот сезон у меня последний, и я понимаю Женю.
Сейчас мы дома. Лето тягуче-южное, акации и клены у моего дома
запылились и жухнут. Дождей нет. Дома я редко, все за городом, на Кирше. Там
наша база. Но режим у Бакоты - не дай бог, тюрьма. От нас ждут побед, мы
измотаны и стали психами.
Утром я гоняю мяч, забиваю с правой и с левой. Тимченко надежный
вратарь, а я все-таки забиваю. У меня силы немолодые, но играть можно. Бегаю
кроссы, поднимаю штангу, плаваю в озере. Врач пока доволен: "мотор" тикает
исправно, а это главное.
Сегодня утром я проснулся с тяжелой головой, в ней за ночь что-то
нарушилось, снилась ерунда. Мой сосед по комнате, Витя Тимченко, уже
натягивал тренировочный костюм, а я все валялся.
- Подглядываешь? - спросил он. - Доброе утро, Акуля!
- Доброе, - проворчал я.
Сон не выветривался. Я зажмурился и стал прокручивать его снова.
Жутко здоровый, квадратный мужик в костюме в полосочку идет за мной
следом по теневой стороне. Я его припоминаю, это знаменитый Кубасов,
непроходимый защитник. Откуда-то я знаю, что его тренер поручил меня ему, и
тот приклеился ко мне и тащится по улице. Меня изучает. "Ага, - говорю я
себе, - боятся Акульшина. Перехитрю тебя, Кубасов".
Я забегаю в павильончик "Пиво-воды".
- Стакан яблочного.
Медленно пенится сок, журчит. Становлюсь боком к входу и пью, потом
конфеткой закусываю. Все чин-чинарем, как после стакана сухого.
На мокром прилавке - мокрые монеты. Вот они уже сохнут в ладони.
Кажется, я сыграл без осечки: Кубасов удовлетворен нарушением режима. Еще я
покупаю у толстой, рыхлой продавщицы сигареты и закуриваю сразу. Кубасов
вразвалку выходит из павильона.
- Что, не видишь? - кричит продавщица. - Не курить? Что вытаращился как
баран на новые ворота.
- Извините, - улыбаюсь я. - Жарко... Я вообще-то не курю...
Я выбираюсь в неподвижное городское лето. В стеклянной двери отражается
моя фигура, поджарая, длинная, в легких белых брюках и тенниске. А из кулака
пружиной вьется дым.
- Товарищ Акульшин, как завтра? Не осрамитесь? - На меня смотрит мужик
в золоченых очках и в соломенной шляпе.
У газетного киоска затаился Кубасов. А я-то думал, что он ушел.
- Что вы! - ору я. - У них дворовая команда. Я на тридцатой минуте
забиваю штуку - ахнете! План у нас разработан...
Я умолкаю, подмигнув соломенной шляпе, и он понимает: тайна пока,
известное дело.
- Такси! - кричу я. - Быстрее! Прямо!
И наконец я выбрасываю сигарету. Во рту сухо, нехорошо. А я доволен:
слежка закончилась.
Я поворачиваюсь к шоферу. Что творится! Это же Кубасов! Тьфу ты,
господи прости. Он улыбается:
- Куда, Акуля?
- А-а... Ты... - тяну я. - Ладно, пора обедать.
- Коньячку хочешь?
- Ладно, давай коньяку.
- Ты не думай, Акуля, я ничего. Тренер сказал присмотреть, к тебе
привыкнуть. Не злишься?
- Завтра мы вам наклепаем.
Кубасов вздыхает. У него добродушная физиономия.
И мы сидим за столиком, пьем боржоми. Ресторан в нашем провинциальном
городке сре